Шотландские корни Михаила Лермонтова
Михаил Лермонтов. Портрет кисти Петра Заболотского, 1837 год. Все фото из открытых источников.
В октябре 2024 года исполнилось 210 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Непосредственная круглая дата уже миновала, но юбилейные годы выдающихся деятелей культуры не заканчиваются по календарю. Сейчас в рязанском Музейном центре на улице Соборной действует выставка в честь 210-летия поэта. У экспозиции прекрасное символичное название: «Смело верь тому, что вечно». Лермонтов вечен, и все время мы можем открывать для себя что-то новое об этом поэте и гражданине. Например, о его происхождении, которому сам Михаил Юрьевич придавал особое судьбоносное значение.
Начнем с того, что памятник Михаилу Юрьевичу торжественно открыли 3 октября 2015 года в старинном шотландском городе Эрлстоне. Под занавес церемонии Мария Королёва, потомок поэта по материнской линии и один из организаторов сбора средств на установку монумента, заявила: «Лермонтов очень хотел отправиться в страну своих предков… Мы исполнили его мечту».
Эти слова были отсылкой к семейной истории Михаила Юрьевича. Он родился в браке Марии Михайловны, урожденной Арсеньевой, из древнего знатного рода Столыпиных, и капитана Юрия Петровича Лермонтова. Он по мужской линии был потомком выходца из Шотландии, офицера Георга Лермонта.
В 1613 году, во время войны Руси с Речью Посполитой, польско-литовскую крепость Белую осадили войска Дмитрия Пожарского. Ее защищали роты наемников: шотландская и ирландская. В шотландской состоял офицер Лермонт. Осада продлилась недолго: гарнизон совершил неудачную вылазку и был разбит. Войска наемников перешли на службу к недавно взошедшему на престол русскому царю Михаилу Романову и сдали город. Георг Лермонт навсегда остался в России. Его дети и внуки обрусели. Но дальний потомок Лермонта, Михаил Юрьевич, придал своим шотландским корням особое художественное значение.
Связь Лермонтова с Шотландией не ограничивается линией Георга Лермонта. В Эрлстоне (в средние века назывался Эрселдун) в XIII веке обитал бард Томас Рифмач из Эрселдуна. Это фигура полулегендарная. Все, что нам известно о его жизни, скорее, из области преданий. Согласно им, Томас Рифмач запомнился людям своими предсказаниями. Он предрекал войны, смерти видных особ, включая королей, и даже пророчил, что Шотландия заключит союз с давней своей противницей Англией. И еще: Томас Рифмач не умер, а ушел за двумя белыми оленями – и пропал из мира живых. Оленей прислала за менестрелем королева фей, полюбившая его за стихи и песни, чтобы они показали ему путь к её чертогу. В некоей параллельной реальности Томас Рифмач вечно поет для королевы фей и ее свиты, а они наслаждаются его искусством. Но некоторые считали, будто прорицатель имел мирскую фамилию Лермонт.
Томас Рифмач и Королева фей. Иллюстрация Томаса Канти.
Михаил Юрьевич был уверен, что происходит из рода этого певца-сказителя. Спустя восемьсот лет в этом не усомнились официальные лица и деятели культуры из России и Шотландии, установившие его бюст ровно в тех местах, где некогда подвизался Томас Рифмач. Так, спустя двести лет после физической смерти, Михаил Лермонтов, никогда в реальности не посещавший Шотландию, «ступил» на землю пращуров.
Сам Михаил отродясь не сомневался в шотландских корнях по отцовской линии, хотя «отцовский дух» из него искореняли решительно. Мария Михайловна Арсеньева скончалась, когда ее единственному сыну было два годика. Миша рос без матери и фактически без отца, хотя тот дожил до 1831 года (до семнадцатилетия гениального отпрыска). После смерти Марии Михайловны тёща, строгая и властная Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, заставила Лермонтова отдать ей внука на воспитание и завела с ним тяжбу, пустив в ход как аргумент состояние Столыпиных. Елизавета Алексеевна никогда не уважала зятя. Это она после рождения внука настояла, чтобы мальчика в честь её мужа нарекли Михаилом, тогда как в роду Лермонтовых «наследными» именами были Юрий и Пётр. Так что Михаил вырос вдали от отца в бабкином имении Тарханы Пензенской губернии. С Юрием Петровичем он не имел возможности общаться, пока не подрос и не поступил в пансион. А 1 октября 1831 года Ю. П. Лермонтов умер. Его похоронам суждено было стать одной из считаных «встреч» отца и сына. Михаил обратился к нему в стихах со словами: «Ты дал мне жизнь, но счастья не дал; Ты сам на свете был гоним…»
Родственники Лермонтова: слева направо – бабушка Е.А.Арсеньева, отец Ю.П. Лермонтов, мать М.М. Арсеньева.
Есть версия, что шотландская ветвь Лермонтов посредством брака породнилась с сэром Вильямом Гордоном. Спустя полтора столетия на Екатерине Гордон женился барон Байрон. В 1788 году у четы родился сын – Джордж Гордон Байрон. То есть шотландские Лермонты связаны, хоть и не близкими, семейными узами (у англичан они элегантно называются «родня в законе») с крупнейшим мировым поэтом-романтиком. Лермонтоведам доподлинно неизвестно, знал ли Михаил Лермонтов про Байрона как родственника Лермонтов. Но с Джорджем Гордоном Байроном, безусловно, был «знаком» и преклонялся перед его поэтическим наследием. В реконструированном кабинете Михаила Юрьевича в государственном музее-заповеднике «Тарханы» над письменным столом красуются два портрета: лорда Джорджа Гордона Байрона в модном сюртуке и сэра Вальтера Скотта в клетчатом пледе. Мемориальные кабинеты обычно оформляют так, чтобы глубже раскрыть и выпуклее представить натуру их владельцев. Два изображения в рабочем кабинете русского поэта символизируют два «маяка», на которых ориентировался Лермонтов в своем творчестве.
Джордж Гордон Байрон. Портрет работы Ричарда Весталла. 1813 год.
«Байронический» тип одинокого, неприкаянного, отвергнутого миром героя появляется во многих стихотворениях и поэмах Лермонтова. Михаил во многом «ориентировался» на Байрона. И он явно знал, что Байрон считал себя шотландцем. Шотландия «приросла» к судьбе Лермонтова прочными духовными пуповинами. Поэт не стремился разорвать полумифические узы. Они были ему не тесны – напротив, приятны. То же самое можно сказать о «связи» между Лермонтовым и Вальтером Скоттом. Тот, как и Байрон, для первой половины XIX века был автором воистину культовым. Нет сомнения, что Лермонтов читал его романы и стихи. Напрямую связано со Скоттом одно не самое известное стихотворение Лермонтова: «Баллада» к бракосочетанию светской красавицы А. М. Верещагиной с вюртембергским министром иностранных дел бароном Гюгелем в 1837 году в Москве, в её же доме.
До рассвета поднявшись, перо очинил
Знаменитый Югельский барон,
И кусал он, и рвал, и писал и строчил
Письмецо к своей Сашиньке он.
Поэт как раз ехал в первую кавказскую ссылку и был чрезвычайно желчен. Он написал первые пятнадцать строк в виде пародии на балладу Скотта «Замок Смальгольм, или Иванов вечер» (русский перевод Василия Жуковского).
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
Обе баллады посвящены адюльтеру. Однако Скотт написал длинную и жуткую историю с сильной примесью мистики: Смальгольмский барон убил любовника своей молодой жены, но дух жертвы остался скитаться в месте его кончины, и супруги ушли в монастырь. Лермонтов же хотел намекнуть невесте перед свадьбой, что она не будет верна мужу – но положил перо, не кончив насмешки. Финал пародии, благополучный, но несравненно более косноязычный, сочинила кузина Верещагиной Варвара Анненкова и смягчила выпады Михаила Юрьевича. А почему Лермонтов выбрал для записи в альбом вальтер-скоттовский образец? Видно, потому, что Шотландия никогда не выходила у него из головы…
Сэр Вальтер Скотт. Портрет кисти Томаса Лоуренса, около 1826 года.
К слову, ища истоки своей непривычной для русского слуха фамилии, Михаил обращался и к воителям иных стран. Он дошел до испанского герцога Лермы. Такой титул король Филипп III придумал в 1599 году для своего фаворита Франсиско Гомеса из рода Сандовалей. Титул король произвел от названия муниципалитета Лерма в провинции Бургос, месте нахождения дворца первого (наиболее известного) герцога Лермы. Этот самый герцог Лерма однажды… явился Михаилу во сне. Воодушевленный вероятным родством с испанским аристократом Михаил даже нарисовал на стене портрет Лермы. Но от испанской версии вскоре отказался. От Шотландии отречься не получилось. Точнее, он и не пытался.
Лермонтов сочинял и собственные, абсолютно «незаемные» стихи о Шотландии. В 1831 году он написал стихотворение «Желание». В хрестоматию оно не входит. Школьное «изучение» наследия Лермонтова базируется на «трех китах» гражданско-патриотического характера: «Бородино», «Родина» и «Как часто, пестрою толпою окружен…». И на романе «Герой нашего времени». Стихотворение, о котором идет речь, совсем другого свойства (я бы даже сказала – и другого роду-племени).
Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить?
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.
(…)
Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.
Последний потомок отважных бойцов
Увядает средь чуждых снегов;
Я здесь был рожден, но нездешний душой…
О! зачем я не ворон степной?
Окликает ли это стихотворение Лермонтова только шотландские корни по отцовской линии? По-видимому, все романтичнее. «Желание» восходит не к материальным и юридическим фактам, а к тому, что составляло жизнь души Михаила: к легенде о Томасе Рифмаче.
Уже в наше время проводились исследования ДНК поэта. Прямых «родственников» в Великобритании у него не оказалось. Но некоторые исследователи нашли, что хромосомный узор соответствует легенде о шотландских корнях. А психологический рисунок натуры Миши несёт априорную мистичность, которая считается национальным духом кельтских народов. «Родство» Лермонтова с Томасом из Эрселдуна, конечно, никакими научными изысканиями не подтвердить. Но не говорит ли сама за себя склонность писать стихи, проявившаяся у Михаила лет в двенадцать и ставшая постоянным его средством общения с миром уже в отрочестве? Не проявляется ли она в свойственных Лермонтову странных предвидениях собственной судьбы, отражавшихся в стихах?.. Они «сгустились» в поздние годы его жизни, в преддверии 26 лет: «Завещание» 1840 года («На свете мало, говорят, / Мне остается жить!») и «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…») 1841 года, буквально рисующее сцену дуэли. В обоих текстах фигурирует пуля в груди лирического героя. Пуля убила и самого Лермонтова. Причем она вошла в тело снизу вверх под углом тридцать пять градусов – нетипичная картина для огнестрельного ранения, что породило версию о подосланных убийцах. Это интригует – но не более, чем постоянный мотив «чужестранства», который Лермонтов развивал в своем творчестве с младых ногтей – и до безвременной гибели.
Даже в общеизвестных стихах и поэмах Михаила Лермонтова много свидетельств ощущения себя в чуждой среде. Образы из тех его стихов, что на слуху, выстраиваются в логический ряд странничества, бесприютности, окружающей враждебности. Дубовый листок, оторвавшийся от ветки родимой и не нашедший приюта у чинары, хотя и униженно молил о нем. Его «антагонист» – утес, плачущий после расставания с тучкой золотой, облюбовавшей его каменную грудь для краткой ночевки. Парус, просящий бури. Мцыри, убежавший из монастыря и жалевший не о том, что его потрепал барс и что жизненных сил остается мало, а лишь о том, что «вкушая, вкусих мало меда». Персонаж, выходящий один на дорогу. Стихотворение «Выхожу один я на дорогу» можно рассматривать как вольную практику медитации!.. Михаил был готов навек погрузиться в медитативный сон, в котором бы «всю ночь, весь день мой слух лелея, про любовь мне сладкий голос пел…» Мне видится в этом описании «индивидуального рая» Лермонтова явная параллель с пребыванием Томаса Рифмача в царстве фей.
Все эти черты лермонтовской поэзии обычно трактуются как его выпады против высшего света, в котором у Михаила не было ни единой близкой души, и против николаевской реакции (каковая нередко обрушивала на поэта различные кары, но, будем справедливы, заслуженно). Безусловно, социально-политическая трактовка имеет под собой основания, потому она и прижилась в литературоведении. Но, на мой взгляд, метафоры одиночества и чужеродности Лермонтова можно рассматривать и как стихийные свидетельства его национальной самоидентификации. Возможно, Михаил Юрьевич видел себя шотландским воином на чужой земле, а не русским офицером и русским поэтом?.. Такому истолкованию поддается, скажем, образ «тучки небесные, вечные странники». Поэт прямо называет себя «изгнанником» и задает географическую диспозицию: «С милого севера в сторону южную». Стихотворение «Тучи» Лермонтов написал в апреле 1840 года, в день отъезда на Кавказ во вторую ссылку за дуэль с Барантом. Север в этом контексте представляется поэту милее, чем юг. С равным успехом можно предположить, что под «севером» понимается и Петербург (а под югом – Кавказ, где стреляют и куда поэт сослан в порядке наказания), и мистическая Шотландия, обитель лермонтовского духа (тогда «юг» — это вся Россия).
Второй кавказский период для Михаила Юрьевича был продуктивен. У него родилось много стихов и поэм, рисующих горцев в привычной для них среде обитания: «Кавказский пленник», «Сашка», «Измаил-Бей», «Хаджи Абрек», «Демон». Но, несмотря на литературную «плодовитость» и декларируемое восхищение горцами, поэт не хотел задерживаться в этом краю и вообще служить в армии. Зимой 1840–1841 годов Михаил прибыл в столицу на время отпуска и хлопотал о выходе в отставку: мечтал посвятить себя писательству. Помехой выступил даже не царь, а любящая и авторитарная бабушка Елизавета Алексеевна, которая мечтала о военной карьере для внука, а литературное творчество считала занятием презренным.
Правда, есть версия, что Елизавета Алексеевна хлопотала о переводе Мишеля в адъютанты вместо отправки в действующую армию. Но не срослось, и весной 1841 года он отправился обратно в полк, всем петербургским знакомым рассказав о том, с какой неохотой это делает. Чтобы подольше задержаться в отдалении от театра боевых действий, Лермонтов выхлопотал себе направление на воды в Пятигорск с формулировкой «для лечения». Пребывание Михаила Юрьевича Лермонтова на курорте последним летом его жизни хорошо изучено по многочисленным письмам и воспоминаниям других «курортников». По ним судя, то была череда сплошных удовольствий. Мишель снял флигель во дворе дома генерал-майора Петра Семёновича Верзилина, дальнего родственника своей семьи. Поэт принимал ванны в источниках Пятигорска и будущего города Железноводска, кутил с приятелями, ездил с дамами на пикники к Провалу и в горную беседку «Эолова арфа», подарил свое имя «гроту Лермонтова», который ныне входит в туристический маршрут… А потом получил вызов от Мартынова. Дальнейшее понятно.
Бурное пятигорское лето Лермонтова интересно нам двумя эпизодами.
Первый. Лермонтов с Кавказа писал к бабушке и просил выслать ему свежеизданное собрание сочинений Василия Жуковского и полное собрание Шекспира по-английски. Из этого факта ряд биографов делает вывод, что Михаил лелеял некий литературный замысел. Упоминалось о его намерении начать роман о покорении Кавказа русскими. Но к чему тогда Жуковский – романтик, переводчик романтической поэзии – и Шекспир в оригинале?.. Возможно, у Лермонтова возникли и другие виды – на роман или поэму в вальтер-скоттовском духе, на английской или шотландской почве (не забудем, что Шекспир поэтизировал историю шотландского короля Макбета)?.. Или он хотел заняться переводами, подобно Жуковскому?.. Теперь уже никто не узнает.
Второй. Прямо перед дуэлью, где-то в час дня 15 (27) июля, Михаил, вернувшись из Железноводска, поехал из Пятигорска на пикник в станицу «Шотландка», или «Шотландская колония Каррас». Это местечко было основано в начале XIX века шотландскими миссионерами. На пикнике были в числе гостей брат Пушкина Лев и дальняя родственница Лермонтова Екатерина Быховец. Быховец напоминала поэту Варвару Лопухину. В сентиментальном порыве Лермонтов утащил у нее бандо (повязку) и сунул себе в карман. После дуэли на теле поэта нашли деталь дамского убора – всю в крови…
Непосредственно с того пикника Лермонтов поехал на место дуэли со всеми четырьмя секундантами. Поездка в «Шотландию» в самом финале земной жизни представляется естественной развязкой шотландского «зацикливания» в судьбе поэта.
Елена Сафронова
