Рождённые отечеством
Отечество – единственная, уникальная для каждого человека Родина, данная ему судьбой, завещанная ему прадедами. История большой страны складывается из истории каждой отдельной семьи. Семья – самое святое, что должно оставаться сокровенным и нерушимым. Вот о своих близких и поведала Илюшина Лариса Анатольевна, которая пережила в своей семье все тяготы, которые выпали на долю страны.
В 1921 году Советская Россия была охвачена страшным голодом. По данным исследователей от голода умерло около 5 миллионов человек. Люди съели всю скотину, принялись за собак и кошек, а потом и за людей. Дом в то время можно было купить за ведро квашеной капусты, а на городских рынках за пригоршню семечек приобрести норковую шубу. И вот, в поисках лучшей жизни, крестьяне Владимирской, Рязанской и Тамбовской областей собрались и поехали в Сибирь осваивать земли. Среди них был и мой дедушка с бабушкой и детьми.
Провожал их мой прадед Григорий, служивший священником в деревне Деревенское Спасского района. Григорий был, как летописный былинный герой – силой обладал невероятной. Однажды девять километров на руках нёс своих внуков: десятилетнего мальчика и семилетнюю девочку. Григорий унаследовал силушку богатырскую от своего далёкого предка Алексея Титкова, который служил в Преображенском полку Петра Первого. Алексей был огромного роста – два с лишним 2 метра, широкоплечий, русоволосый, сероглазый, здоровый, во все щёки румянец и ещё обладал голосом потрясающей красоты и силы, когда он пел, то свечи в церкви гасли. Такой мощный голос был ему дарован. Однажды Пётр пировал со своими друзьями в палатке, а недалеко от той палатки солдаты затянули песни. И, конечно, выделялся своим голосом Алексей. Пётр услышал, вышел из палатки, поинтересовался, кто такой голосистый… Ему ответили, вон, мол, Алёшка… Пётр подошёл к Алексею, обласкал добрыми словами и изрёк: «Какой же ты Титков, ты – весёлый взор…» С тех пор и повелось, что стали звать Алёшку – весёлый взор да весёлый взор. Так и появилась на свет фамилия Веселовзоров.
Сын Григория, Александр, красавец гусар, влюбился в хрупкую, маленькую девочку, из бедной семьи. Да так влюбился, что ждал, пока ей исполнится 16 лет. Свою супругу Евдокию Александр обожал, лелеял. Помогал по хозяйству. Григорий, помогая семье сына, сам месил хлеб – целую кадушку. Вымесит тесто, вымесит, а потом кинет на огромную лопату и в печь. И сам же доставал уже большой душистый свежевыпеченный каравай.
Время было жестокое, кровавое. Проходила борьба не на жизнь, а на смерть. И переносных смыслов тут и не было в помине. Михаил, старший сын Григория, как и многие другие, хотел лучшего будущего своей стране. Жил Михаил со своей семьёй на Кавказе, построил большой двухэтажный дом, на втором этаже располагалась швейная мастерская, а внизу – подпольная большевистская типография. Вместе с Сергеем Кировым они создавали коммунистическую партию большевиков, печатали листовки. В то время на Кавказе хозяйничали англичане, которые активно поддерживали меньшевиков и эсеров. Михаила выследили, поймали и жестоко с ним расправились. Всю семью: Михаила, жену, детей, сиротку, которая у них жила, и даже двухлетнего ребёнка – всех сбросили в котлован и живьём закопали.
Моя мама, дочь Александра Григорьевича, вышла замуж за молодого красавца-комсомольца. Папа работал механиком. Как раз в это время в Сибири начали развиваться колхозы. Однако далеко не все жители радовались созданию колхозов, наоборот, активно боролись против советской власти. И когда в тот или иной колхоз привозили трактора, вредители сыпали песок в двигатели машин. Классовая борьба развернулась страшная. Убийства происходили жуткие. Моего отца как механика постоянно посылали в колхозы налаживать технику, приводить в порядок трактора. И вот однажды осенью, когда по Оби уже шла шуга – мелкий плавучий лёд со снегом, – отец возвращался на лошади с очередного колхоза, и на него вдруг кинулась шайка из местных кулаков, избили до полусмерти и кинули в Обь. Отец был молодой, сильный, здоровый, сумел выплыть. Однако получил крупозное воспаление лёгких и умер в сентябре. Мама осталась вдовой. А я родилась уже после его смерти – в марте 1934 года.
Мама работала водителем у секретаря Сибкрая, латышского Эйхе. Тогда никаких декретов, конечно, не было, поэтому маме приходилось трудиться дни и ночи, а моим воспитанием занимались бабушка с дедушкой. Было время, когда её вместе с братом Константином командировали в Москву на несколько месяцев для работы в столице на «Скорой помощи». Тогда водители были сродни космонавтам.
Однажды мама приходит с работы, к тому времени она вышла замуж второй раз и у них родилась дочка Лиля, и испуганно шёпотом говорит, что Эйхе арестовали. А дедушка Александр Григорьевич на тот момент построил очень хороший дом. Тогда ведь строили либо избу с двумя или тремя окошечками, либо пятистенок, то есть кухня, сени да горница. Дедушка же построил большой дом из кедрача на 200 с лишним метров – просто хоромы. Сам выложил русскую печку. И, конечно, у него этот дом хотели купить многие, но дедушка категорически отказывался, так как построил для своей семьи. И вот, когда мама сообщила эту страшную новость об аресте Эйхе, дедушка пошёл к желающим приобрести дом и тут же продал. Приходит и говорит: «Я всё продал, собираем девок, документы, вещи, всё, что можем забрать, берём и едем». Бабушка растерянно спрашивает: «Куда?» – «Куда поезд повезёт». И уехали молча. Так и приехали в Спасск в 1937 году. Никто не знал, куда мы уехали из Новосибирска, всё это было скрыто. А Эйхе, как узнали позже, расстреляли.
Когда я училась в четвёртом классе, мы жили в Рязани на улице Красной Армии, сейчас это улица Первомайская, напротив госпиталя. А рядом пленные немцы детский сад строили. Тогда много пленных в Рязани было, и домов разных тоже много построили. И вот однажды стучит в окно пленный немец: «Матка, матка!» А у нас на столе кусок хлеба лежит, ну грамм так шестьсот. Бабушка выглянула в окно: «Что тебе?» Он: «Хлеба!» Бабушка, Евдокия Алексеевна, взяла хлеб, разрезала пополам и отдала немцу: «На, разорви тебя»… Тот: «Данке, данке…» Я возмутилась: «Бабушка, ну вот, что ты делаешь! Он же – враг! Они наших убивали, а ты даёшь ему хлеб! У нас самих нет ничего, нам есть нечего, а ты хлеб отдаёшь!» Бабушка меня ласково по голове погладила и тихо так говорит: «Знаешь, что, детка, мы картошку наварим ещё, наедимся, а они тут чужие. Этот уже отвоевался, уж больше воевать не будет. Никогда никому не жалей куска хлеба! Есть возможность – дай. Даже, если у тебя мало – поделись. Но никогда никому не отказывай в куске хлеба». Я эти слова запомнила на всю жизнь, и хлеб выкидывать даже сейчас рука не поднимается.
Отчима направили работать в заповедник Брыкин Бор Рязанской области. Делать нечего – поехали туда жить. А школа была в пяти километрах от нашего дома. Сейчас-то снег прошёл, дороги чистят. А тогда – кто чистил снег, тем более в деревнях. Бывало, снега столько навалит, что человека за сугробами не видно. Нас из Брыкин Бора трое ребят в той школе училось. Бывало, взрослые нас на лошади возили, а, бывало, и сами пешком топали. И вот однажды так получилось, что я пошла одна. Училась уже в шестом классе. А снега много навалило. В школу надо было прийти к восьми часам, значит, надо выходить в шесть, а вставать в пять утра. Бабушка, пока я чулки надеваю, в рот мне мясо суёт, а потом пять ложек супа, снова – кусочек мяса и снова пять ложек супа. Эта привычка так у меня и сохранилась до сих пор. И вот пошла я в школу. Зима. Темно. И когда уже прошла заповедник, а до деревни осталось-то всего ничего – каких-то двести метров, я вдруг увидела волка. Ноги сразу ватными сделались, и я вся мгновенно вспотела, жарко стало, даже душно, хотя на улице мороз стоял крепкий. Перепугалась, конечно, сильно, но вида не подала. Знала, что нельзя показывать хищнику страх и бежать нельзя, надо идти, как шла. Сама себе внушаю – иди спокойно, иди спокойно. Волк сидит, не шелохнётся, и внимательно за мной следит, выжидая удобный момент, чтоб накинуться. А я иду, как шла, словно ни в чём не бывало, саму же так и подмывает побежать да закричать, но чётко знаю – нельзя! И вот всё ближе и ближе подхожу к волку. Сердце уже из груди выпрыгивает да в виски колотит. Несмотря ни на что – иду. И тут вдруг волк резко встал, аж снег под лапищами захрустел, зыркнул хищно в мою сторону, развернулся и пошёл в лес. Мне так захотелось на радостях побежать, стряхнуть с себя этот липкий страх, но знаю – пока всё равно нельзя. Волк может вернуться. И всё также спокойно, монотонно иду, не убыстряясь ни на шаг. И вот, наконец, моё спасение – деревня. Вижу, в крайней избе моргасик горит, хозяйка, видимо, корову встала подоить. Я на крыльцо да как стала со всей силы колошматить в дверь, а слёзы словно того и ждали – градом сразу полились. Бабуля открывает дверь: «Дочка, дочка, ты что?» А я рыдаю и сквозь всхлипы выкрикиваю: «Волк… волк… чуть не съел… меня…» И снова в рёв. Бабуля аж руками всплеснула: «Как не съел! Ой, милка, заходи, заходи в дом. Залезай на печку. Сейчас молочка парного тебе принесу!» Напилась я молока да уснула на тёплой приветливой печке. Конечно, ни в какую школу в тот день не пошла, а вернулась домой. Моя бабушка, как услышала о волке, так и запричитала сразу: «Куда мы приехали! Ребёнку в школу ходить надо, а тут волки! Всё, едем в Спасск!» И на следующий день мы, собрав свои нехитрые пожитки, поехали в Спасск.
Потом уже из Спасска мы переехали в Рязань. Мама устроилась работать председателем высшей квалификационной комиссии, которая явилась прообразом ГАИ. Мама так всю жизнь и проработала в автотранспортной сфере. На пенсию она ушла уже директором областной автошколы и как оказалась – была единственной женщиной, на тот момент, которая 50 лет проработала в автомобильной сфере.
Лариса КОМРАКОВА
На главном фото справа налево: Александр и Михаил Веселовзоровы
