Nuda Veritas в переулках судьбы
В гостях у «Областной Рязанской Газеты» – известный за пределами Рязани литератор Ольга Мищенкова: поэт, прозаик, переводчик, журналист, автор нескольких поэтических сборников, которые нашли пристанище в главных библиотеках России, Беларуси, Израиля, Украины, Казахстана.
Рязань, 13 февраля — Областная Рязанская Газета
Ольга Мищенкова — автор нескольких поэтических сборников, которые нашли пристанище в главных библиотеках России, Беларуси, Израиля, Украины, Казахстана. Она – создатель литературного журнала «Сотворение», который знают за границей России и под эгидой которого многие годы собиралась творческая интеллигенция нашего города.
– Хотелось бы начать с простого вопроса: сколько у вас книг?
– Их много, все не смогу здесь назвать. Четыре сборника вышли в прошлом веке. Потом, уже в XXI в., появились «Белая соната» – стихи и переводы, сборник в стиле ЯС – «Лебяжья боль молитв. Белла». Особенно дороги мне книги, написанные в соавторстве: «Двухголосие» и «Кораллы рассыпанных бус» (с Александром Архангельским, Знаменка, Украина) , «Вариации на тему Гарсиа Лорки» (с Александром Ребриковым, Минск), «Nuda Veritas» и «Собранье сновидений» (с Яковом Соловейчиком, Израиль). Особое место занимает «Тоска по Врубелю. Исповеданья» – драматические сцены, посвящённые памяти гениального художника. В минувшем году, который стал Годом литературы в России, увидели свет «Приношение Иерусалиму» и «В переулках судьбы».
– Был ли в жизни писатель, который оказал влияние на вашу дальнейшую творческую судьбу? Встреча с кем стала для вас очень значимой?
– Так вышло, что я ни у кого не училась направленно, потому на меня оказала (и оказывает) огромное влияние русская и мировая литература, в атмосфере которой я находилась с самого детства. Мне повезло ещё и потому, что среди родных и близких были поэты, журналисты очень высокого дарования и профессионализма.
Когда ты попадаешь в мир того или иного писателя, который тебя притягивает и не отпускает какое-то время, то, видимо, он и оказывает на тебя самое сильное влияние, и обогащает, и помогает в чем-то. Так было с Иосифом Бродским, иначе я бы не написала цикл «Читая Бродского».
Если говорить о конкретных учителях, своеобразных Гуру, то есть человек, который в настоящее время имеет большое влияние на многих, кому посчастливилось с ним столкнуться. Это московский поэт Леонид Фокин, стоящий у истоков формирования новой поэтической школы, которая включает в себя мало известное пока направление в поэзии, именуемое ЯСами (японские сонеты) и психоделическую поэзию, в которую ЯСы входят составляющей частью. О своих впечатлениях от встречи с его стихами я писала в цикле статей «Песни теней Менестреля». Они опубликованы.
Мне повезло, потому что я застала золотое время нашего университета, когда в нём работала легендарная Раиса Александровна Фридман, защитившая свою уникальную диссертацию по провансальской лирике трубадуров в Сорбонне, на французском языке. И она же потом сделала перевод на русский, но оригинал работы – французский язык, а первоисточники – старофранцузская речь трубадуров.
Фридман читала Античную литературу, Средние века и Возрождение. На её лекции приходили студенты других факультетов. Человеком она была удивительным, владела шестнадцатью (!) языками, гордилась тем, что знает русский не только на разговорном уровне. Знала она и старофранцузский язык, и староанглийский, потому что могла читать Шекспира только в оригинале, а это – совсем не тот язык, на котором говорят англичане сегодня. Профессор Фридман – это имя такой величины, которое составило бы славу самого престижного вуза мира. Очень жаль, что могила этого большого ученого оказалась потерянной в Рязани.
Я не могу назвать Игоря Николаевича Гаврилова своим прямым учителем в поэзии, но то, что он оказал на меня огромное влияние: личностное, литературное, человеческое, – несомненно, потому что это был не просто преподаватель. Была (и есть) такая планета, имя которой – «Гаврилов». Всего один семестр довелось нам слушать его, но память он оставил о себе огромную. Повезло, что нам прививали очень хороший вкус: литературный, эстетический, художественный. Тогда это считалось хорошим тоном – учиться и учить прекрасному.
– А что вы можете сказать о формировании литературного вкуса?
– У человечества есть всего две эстетические категории для самовыражения: прекрасное и безобразное. Третьего не дано. Это касается не только литературного вкуса. Так называемый «средний» вкус – когда ни то, ни сё, но с претензией, лучше всего определил Борис Пастернак в романе «Доктор Живаго»: «Бедствие среднего вкуса – хуже бедствия безвкусицы».
Передаётся вкус ещё до рождения человека, ибо формируется той средой, куда ему предстоит войти – выйти, окунуться, быть в ней, унаследовав определённую систему ценностей – подлинных или мнимых – тех, которые он и понесёт дальше, передавая детям своим как самое дорогое достояние. Наверное, вкус, как и музыкальный слух, можно в себе либо развить, если он есть в зародыше, либо же заглушить напрочь.
– Какая из ваших книг более дорога вам и почему?
– Я бы назвала последнюю – «В переулках судьбы», которая только вышла из печати, потому что туда вошло то, что мне наиболее дорого сегодня. И я не могу не назвать среди дорогих «Тоску по Врубелю. Исповеданья», потому что это стало очень интересной для меня работой. И «Приношение Иерусалиму» – венок стихов, вышедший отдельной книжечкой и вошедший главой в «Переулки» – это, пожалуй, тоже очень значимая для меня веха, потому что оказалось возможным погружение не просто в другую эпоху и цивилизацию, но и восхождение к очень знаковой вершине мировой культуры, коей является Иерусалим.
Если я не назову совместную с Яковом Соловейчиком книгу «Nuda veritas» среди дорогих, то погрешу против истины.
– Насколько это сложно – писать вместе?
– Пишет каждый отдельно, если быть точным. Возникает определённая тема, которая и рождает диалог, в котором каждому отводится своя роль, свой голос, своя точка зрения. Это не сложно, когда люди совпадают во многом, когда происходит некое взаимопонимание и взаимопроникновение в творчество друг друга, и начинаешь не только говорить на одном языке, но и думать в унисон. В театре это называется партнерством, в литературе – соавторством.
Это такое редкое состояние очень трепетного душевного настроя, свойственное двум разным людям, которым, оказывается, есть что сказать вместе. Тогда и возникает диалог. И тогда можно говорить о взаимовлиянии друг на друга, поэтому я, конечно, могу назвать имя израильского поэта Якова Соловейчика, вместе с которым у нас вышла не одна книга, а общение с ним, возвращаясь к вопросу о влиянии, продолжает его оказывать, обогащая палитру новыми красками, образами и темами. Пока есть что сказать друг другу, – возможен диалог. Как в жизни. Но вот все роли сыграны, гаснет свет и … наступает пауза. До следующей встречи.
Но встречи может и не быть больше. Важнее то, что рождается в результате творческого общения. У нас был интересный диалог и с Ириной Семко (Минск), которая пишет потрясающе тонкие ЯСы.
– Вы не просто живёте на родине Есенина, но и родились с ним в один день. Его поэзия оказала какое-то влияние на вас?
– В Рязани, пожалуй, нет пишущего человека, на которого Есенин не оказал влияния. Так вышло, что с самого раннего детства Сергей Есенин не был главным поэтом в формировании моего литературного мира, но то, что он обогатил мой читательский багаж и нашёл в нём очень достойное место, – безусловно.
– У вас много сонетов и очень много венков . Расскажите об этом, пожалуйста.
– Видимо, когда-то пришло время, чтобы я написала первый сонет. В 2001 году вышла моя первая книжечка сонетов «Очертания», куда вошли и первые венки. Потом, в 2011 г. – книга «Наедине о вечном», в которую вошло уже 22, совместных с Александром Архангельским, венка. А в декабре этого года я была официально приглашена на Международную литературную конференцию, посвящённую 800-летию сонета (Москва).
Сонет и венки сонетов – тема интересная и многогранная. Сейчас Леонид Фокин придумал новую вариацию внутри сонетной формы – венок тройных расколотых сонетов. Каждый сонет имеет внутри себя ещё два самостоятельных сонетных текста. Это и сложно, и интересно – пробовать писать подобные стихи. А уж венок – тем паче.
– Вы переводили сонеты Шекспира…
– Да, есть и такой опыт. Переводы Шекспира и Джона Дона вошли в книгу «Белая соната». Это совершенно особое состояние. И разговор – особый и долгий. Переведено 54 сонета Шекспира. Возможно, еще вернусь к нему, потому что многое, чего не было раньше, теперь уже пойдёт в помощь этой работе.
– Над чем вы сейчас работаете? Планы на будущее?
– Чтобы не смешить Бога, я о своих планах не говорю.
Лариса КОМРАКОВА
